большая тёрка

Большая Тёрка / Мысли / Личная лента baToN /

baToN

8 июля 2011 в 16:23

Снова Горохов

 

Читать далее

Вопрос о том, как будет выглядеть мир музыки в 2015-м (на него ответить сложно), сводится на самом деле к двум другим (на них ответить легко).

Первый вопрос: будем ли мы, сегодняшние взрослые, а не 8 — 10-летние дети, тащиться от той музыки, которая будет новой в 2015-м? Ответ: нет. Нас, повзрослевших, постаревших, еще больше обалдевших, она вставлять не будет. Нам на нее будет наплевать, как и на тогдашних 20-летних, которые будут от нее без ума.

Второй вопрос: появятся ли новые форматы, они же стили, они же музпространства, дискриминирующие все остальное?

Тоже хочется сказать, что нет. Точнее, слова-то какие-нибудь будут, но соответствующая им музыка удивительной и новой казаться не будет, как сегодня не кажется особенно уникальным дабстеп тому, кто до того наслушался джангла, даба и техно. Иными словами, новая музыка будет ремейком уже известной или гибридом нескольких стилей. А возможности для гибридизации не бесконечны, и сенсацией эти гибриды не станут — они быстро усвоятся и рассосутся.

Эта тенденция — тенденция безжалостного рассасывания — не дает поверить, что из какого-то прорывного явления разовьется деревце, которое будет расти и ветвиться, а новое поколение слушателей поселится на его ветвях и будет плевать на всех остальных. Деревца почему-то перестали прорастать. Импульсы быстро разглаживаются. Эмо превратился в обычный инди-рок, и неофолк стремительно мутирует в инди-рок. Лет через пять-семь Gang Gang Dance, The Chemical Brothers и Beck будут звучать примерно одинаково. А даже если саунд этих уважаемых коллективов не уравняется, то они все равно окажутся в едином поле — они, собственно, и сейчас уже в нем находятся. Это поле, стихию инди-рока, уже ничем не проймешь. Никакие протуберанцы ее не покинут, она все выплески и маргиналии всасывает в себя обратно.

То же самое относится и к хаусу, техно, к хип-хопу — ко всему.

Время не лечит

Легко догадаться, что будет через семь лет: отступи на семь лет назад, сравни с сегодняшней музыкой, выбери, что есть и там и там — это и продолжит существование в следующем десятилетии. Metallica никуда не денется. Никуда не денутся Radiohead, Foo Fighters и Бьорк. По-прежнему самыми великими группами будут «Битлз» и «Нирвана». Фанк так и останется далекой приманкой, которая дается почему-то не всем. Останется море брит-попа, всякого «нового рока», немножко японского рока. Джаз под электрогрув. Электронные обработки этнической музыки, черт бы их побрал.

Эта ситуация напоминает фиксацию звука и вида инструментов европейского симфонического оркестра. Фортепиано, скрипка, виолончель, флейта, гобой, ­кларнет, фагот, контрабас. То же самое — сонграйтерский поп, металл, панк, эмбиент, хип-хоп. Эти стили на самом деле — инструменты поп-музыки, их спектр или даже пасьянс заполнен и состоялся. И состоялись классические примеры музыки для каждого инструмента, равняясь на которые новичкам следует себя натаскивать. Система застывших инструментов и классиков принуждает каждое новое поколение к арт-року — на своем инструменте, в своей дисциплине. Ресурс провинциальных меланхоликов, их отчаяния, их язвительности по поводу идиотизма взрослой массовой культуры неисчерпаем, вот они и бегают с классиками наперегонки в классических дисциплинах грува, риффа, бита и сонграйтерства.

Возможен, правда, феномен неожиданного возрастания насущности, отчаяния, серьезности в рамках старой, ­кит­чевой и изолгавшейся дисциплины. Когда молодой поэт полностью погружен в какую-то музыку, за пределами которой он ничего интересного не видит, то огонь и боль его души вкладывается в находящуюся в его распоряжении форму. Она доходит до оглашенного китча, гипертрофируется и начинает выражать что-то ей совсем не свойственное. Становится другой, потому что кто-то начинает ­говорить о главном и орать на языке, на котором это до того было невозможно. Это прорывается соул.

Примеров тому масса. Прорыв соула в танцевальной музыке 1930-х привел к джазу. Есть примеры в испанском фламенко и в музыке мексиканских мариачи. Советские постпанк-группы «Аквариум», «Центр», «Звуки Му» были соулом советских ВИА. Madlib — это соул современного хип-хопа. На вып­леск соула всегда есть надежда. Кстати, именно хип-хоп его, как кажется, больше всего провоцирует. Музыка будущего — это именно хип-хоп, потому что хип-хоп — это самый ­простой транспортер трех вещей: грува, буханья и, главное, текста. Хип-хоп —самый убедительный и живучий гибрид литературоцентричности и саунд-дизайна. На самом деле инди-рок и сонграйтерская музыка — это просто плохо сделанный и стыдливо замаскированный хип-хоп.

В машине я слушаю единственную станцию — кельнское студенческое кампус-радио. Вроде бы это радость всякого молодого человека. Шквал самой разной актуальной музыки. Если ее слушать долго, каждый день час-полтора (что мне пару последних недель удавалось), то понимаешь, что слушать эту вялость и робкую вымученность совсем неинтересно. Мой хит-парад состоит из трех позиций, и по ним видно, что имеет шанс в будущем, в чем еще есть ресурс. На третьем месте — вся музыка радиостанции: если все это исчезнет, будет совсем не жалко. На втором — этно-поп, рэпующие под духовой оркестр цыгане, афроэлектрорегги, ресурс дикого и ангажированного голоса поющего на непонятном языке. На первом месте, к сожалению, песенка про «hungry, hungry, hungry for you» The Cure. Роберт Смит поет, прикрикивая, повизгивая, подвывая, захлебываясь, — такого больше не будет никогда, такого нет ни в каких других сегодняшних группах; актуальные то ли этого не хотят, то ли не могут, им не с чего повизгивать, у них нет того, что было у постпанка. Соула.

Кто съест музыку?

Кажется, что сейчас наступают новые времена. Три тенденции очень заметны. Во-первых, mp3. Для будущего очень важно, будет ли возможность каждый день загружать пять альбомов в лосслесс-качестве, слушать их, давать интересное друзьям, а на следующий день снова. А хотя бы и не в лосслесс, а в mp3. Прорва музыки не только перекашивает голову тебе, она вырабатывает зависимость и сильно влияет на то, что происходит в музыке, которая делается сегодня, на то, как она воспринимается. Никто не верит, что разгул бесплатной музыки может быть остановлен, но мне кажется, что это возможно. Но даже я не могу представить себе, что сегодняшние даунлоадеры послушно пойдут в магазины покупать CD. Какую музыку они будут покупать? Смешно. Победа над даунлоадерами будет концом звукоиндустрии.

Во-вторых, живая музыка, концерты и пати. Их явно стало больше, а концерты стали куда более театрализованными, иногда похожими на мюзикл, на детсадовскую пародию на концерт Мадонны. Понятно, что музыкантам надо зарабатывать деньги, и концерты для большинства­ — это единственная возможность это сделать. Было бы интересно, если бы живая музыка съела записанную, то есть музыканты перестали бы совсем выпускать звуконосители, а играли бы только живьем. Не раз в четыре года новый альбом, а раз в два года новое концертное шоу. Кажется очевидным, что концертный бум через несколько лет пройдет. В середине 2010-х о нем будут вспоминать с кислой улыбкой.

Третья тенденция — это обеднение общества, появление новых бедных. Для них есть новое слово — «прекариат». Прекариат — это аналог пролетариата постиндустриального общества. К прекариату относятся социально незащищенные, выпавшие из своего слоя, безработные или работающие за гроши. Это далеко не только самый низ общественной пирамиды — бездомные, уличные сумасшедшие. Выпавшие существуют везде, в любом слое — разорившиеся предприниматели, обедневшие аристократы, выгнанные за долги на улицу отцы семейства или художники-неудачники. Это новые изгои. Их становится заметно больше: если разразится крупный экономический кризис, их станет очень много. На музыку это влияет так, что му­зыка мидл-класса тупеет, грубеет, становится гопнической, недифференцированной. Вместо саундрафинада, иронии и игры с разными стилями — так называемая уличная правда. Она, конечно, восстановит ресурс злобы и отчаяния, от которого сегодня практически ничего не осталось.

 

Нет комментариев